«Космическая одиссея 2001»
В фильме исключительно мало диалогов. Первое слово произносится лишь на 26-й минуте ленты. Зато не меньшее, чем «картинка», значение для восприятия фильма имеет музыкальный ряд, составленный как из классических произведений, так и из вкраплений музыкального авангарда.
Начальные титры фильма и эпизод подбрасывания кости обезьяной сопровождаются первыми аккордами симфонической поэмы «Так говорил Заратустра», написанной Рихардом Штраусом в 1896 году. Вальс Иоганна Штрауса, «На прекрасном голубом Дунае», сопровождает в фильме демонстрацию космических достижений. Под музыку вальса перед зрителем проплывают летательные аппараты. Вальс звучит и на фоне финальных титров, а также после них — при черном экране. Музыка органично дополняет величественные и неторопливые движения космических кораблей и небесных тел. По словам Яна Харлана, во время работы над картиной Кубрик слушал Антона Брукнера, Яна Сибелиуса и Густава Холста.
В фильме звучат фрагменты микрополифонических произведений венгерского авангардиста Лигети. Музыка Лигети, лишенная звуковысотной определенности и воспринимаемая рядовым зрителем как музыкально-шумовая масса, сопровождает самые первые минуты фильма (при черном экране), появление монолита, путешествие героя через фантастические пространства в финале фильма.
На фоне классической музыки перед зрителем проходит целая череда завораживающе медлительных комбинированных съемок, подчеркивающих красоту Вселенной и совершенство созидательного гения человека. «Космическая одиссея 2001» проводит зрителя через всю историю человечества — от каменного века к звездной эре, недостижимой пока и манящей цели. Фильм рассматривает интеллект как границу между животным и человеком и задает вопрос: а какой будет следующая граница, и что будет за ней? «Одиссея» при этом, как и другие фильмы Кубрика, полна элементами сюрреализма. Гуманизм и величие творений человека в этой ленте сочетаются с технологическим тупиком и кризисом развития, при котором люди гибнут от созданных ими же машин.
В одном из интервью Кубрик заявил, что «сердцем фильма» является «понятие Бога». Однако он предпочел представить высшее сознание не в виде антропоморфных существ с другой планеты или седого старика на облаке, а геометрически совершенной фигуры. «Важно прочувствовать определенные вещи, а не проговорить их словами, — говорит Кубрик. — Следует оставлять пищу для воображения зрителя». Звездное дитя представлено в фильме как качественно новый этап развития сознания, своего рода новый Мессия (неслучайно в фильме звучит музыка к ницшеанскому трактату). Кубрик определял перерожденного в конце фильма Боумена как «усовершенствованного человека, сверхчеловека, если угодно», и говорил, что он «возвращается на Землю готовым к следующему прыжку в эволюционном развитии рода людского».
